В погоне за ДДШ

Автор:Аида Воробьёвa

В погоне за ДДШ

Д. Шостакович, 1956 года. Экспонат выставки в Камерном музыкальном театре им. Покровского

Москва отметила 110-летий юбилей Дмитрия Шостаковича.

В какой-то момент Шостакович впервые вошел в вашу жизнь? Когда он стал в тягость? А когда вдруг превратилось в часть твоей души и, в конце концов, начал понимать, что жил с ним свою судьбу, что с ним она сделала свои эпохальные страдания, вся ваша страна?

Никто, наверное, так четко, но не прибегая к словам радикального свойства, не представил в XX веке, все его эмоции. От придурковато-картинного энтузиазма – в мрачной мычания исстрадавшихся мудрецов. От бесовской суеты, грозящей смести до основания весь мир, – в невидимых миру слез автора, а с ним – и каждого честного гражданина.

От неосязаемых монументов в память о миллионах невинных жертв – до горького смешка и даже плевка в лицо душителям, травителям, эсминцев, рожденных ХХ века в неслыханных количествах.

Burin сердца

Впервые Шостакович очаровал меня в первом классе ДМШ «Вальсом-шуткой», где вдруг «неправильно» сбивается ритм и можно разозлить взрослых. На маленькое хулиганство композитора бабушка всегда откликалась с кухни: «Не, не так! Еще раз с начала!»

В этом году вышел фильм «Овод» с неземной музыкальной темой, затмевавшей даже красоту Олега Стриженова, и, по правде, не больно-то смотрели, кто режиссер, а уж тем более композитор. Вот в титрах «Гамлета» Козинцева в 1964 году имя Шостаковича стало больше имени Смоктуновского. И с первых ужасных аккордов музыка предупреждала: о смерти, о боли, от которой некуда деться.

В средних классах музыкальной школы дела с Шостаковичем не клеились; долго потом не слушали ни Пятая, ни его Седьмая симфония – все, что готовится к экзамену, становилось врага и ненавидимым.

До середины 60-х годов мое поколение слушателей дозрело для паспорта, студбилета и в чем-то самостоятельного вкуса. Наиболее важным для породнения с Шостаковичем стали премьеры его последних произведений: Второго концерта для скрипки с Ойстрахом (1967), Xiv (1969), Xv (1971) симфонии. Их очевидная важность впервые позволила себе свидетелями эпохи.

Но наиболее запомнилась премьера Второго виолончельного концерта в 1966 году. Это было просто победить врага: чиновники восседали на почетных рядах на первом этаже БЗК, а Мстислав Ростропович в другой части остервенело бросил им в лицо «Купите бублички» – вот, мол, ваш уровень, и не лезьте судить выше сапога… Было и смешно, и страшно: выпустят ли нас из зала или сразу арестуют всех вместе с Ростроповичем в качестве сообщников?..

Такие исполнения, как электрическим током. В 1970 году на IV Конкурсе им. Чайковского некий Джон Лилл, рослый англичанин с бакенбардами, как будто из романа Диккенса, так феноменально играл во втором раунде Прелюдия и фуга d-dur, что мне пришлось покопаться в нотах: или там написано?!.

Какая издевательская прелюдия с заискивающими улыбочками! Свобода выражения мнений и безоглядность – вот, что звучало в небольшой композиции. Это то, что сегодня ищет себе нового поколения композиторов, беспомощным – как брошенный в лесу мальчик-с-пальчик – в своем снобизме, однако гнушающееся крикнуть, даже просто «Ой!».

Именно на рубеже тысячелетий, в конце 1999 года, Дмитрий Бертман мужественно взял себя поставить на малой сцене «Геликона» «Леди Макбет Мценского уезда». Позвонили друзья певцы: «Приходите на репетицию, у нас тут что-то гениальное». Так и было – спектакль, потом получил четыре «Золотые маски», которые затем у нас считались чуть ли не «Оскара».

Выходной для меня стал подарок дирижера Рудольфа Баршая – 15 симфонии Шостаковича, записанные им с оркестром Старого радио (WDR). Ведь он дружил с автором и он считал своим долгом, чтобы захватить нюансы, полученные из первых рук.

Открытия продолжались и продолжаются. Это парадоксальная интерпретация Седьмой симфонии Инго Метцмахером, и очень личная интерпретация Ii фортепианную сонату Андреем Коробейниковым…

«Что за осколки здесь накиданы в одну кучу? – возмутитесь. – И это в годовщину величайшего из композиторов XX века!» Однако все мы-маленькие люди, в судьбе которых Шостакович прочертил свою линию, созданную из чередующихся ощущений. Но кто-то это в конце концов легла боковой борозды, а кто-то провел ножиком в сердце.

Рейсы Дениса Мацева

110-летие Шостаковича, как и недавний прокофьевский, не породил каких-либо официальных торжеств.

25 сентября 2016 года стоял обычный, осенний, довольно ветрено. Куда идти? Может на оперу «Нос» в Камерный театр им. Покровского? Я помню премьеру в середине 70-х, когда в «подвале» на Соколе немыслимо было протолкнуться. Причудливый спектакль тогда обогнал свое мужество даже драматические театры Москвы.

Так изгнанный из Большого театра Борис Александрович ему «отомстил»: попасть в «подвале» было намного сложнее! К сожалению, Камерный театр (сейчас на санта-Клауса), держащий «Нос» в репертуаре, на 25-е поставил после что это «Мракобесов» «произведения Дмитрия Шостаковича». И ностальгическая идея провалилась.

На 25-е собирается двух известных концерта в БЗК и КЗЧ. В другой говорилось, что Денис Мацуев, отыграв в первом отделении, сразу же «усвистает» в Мариинку «играть» музыку юбилейную с Гергиевым. На всякий случай решил не ходить, а послушать его через несколько часов в записи.

И оказалось, вечер вышел скучный – не в последнюю очередь благодаря дирижера-энтузиасту Александру Сладковскому. Первый концерт для фортепиано с трубой (солист – виртуоз Владислав Лаврик), к обаятельному нахальству которой привыкнуть нельзя, прозвучал, как и ожидалось, остроумный спутанность сознания едва узнаваемых цитат.

См. также:Народная артистка СССР Галина Вишневская: «Опера – не труба…»

Так ловко удалось Денису Мацуеву и Второй концерт – оба очень ему подходят. После перерыва зазвучала Пятая симфония, а Денис 20:05 по дороге в аэропорт, в девять взлетел; в десять Гергиев начал Пятнадцатую симфонию, а в 23:00 герой-певец вышел на сцену Мариинского театра.

Адский канкан

Реальные, а не «виртуальные» график скромного рецензента, в конце концов, хорошо вышло само по себе. Первым, в 16:00, стал концерт в «Геликоне», названный «Шостакович вместо того, чтобы клубок» (перифраз заголовка статьи 1936 года «Сумбур вместо музыки»).

Давно не встречала на этапах «Антиформалистический раек» на слова самого Шостаковича (при его жизни не исполнялся), глумящегося над осклизлой демагогией чиновников от культуры. Единицын – бас Андрей Скориков, изображавший в своей правоте «музыковеда» Сталина в подобном макияжа, – лучший из всех слышанных. Комсомольские фурии в красных косынках, в конце концов, устроившие канкан, в раже разбросала свою обувь на сцене, и медленно пошла вниз, утягивая за собой на дно всю эту историческую мусора.

И на первый план вышел оркестр под управлением Валерия Кирьянова, вознесший под star dome «Геликона» зловещий Пассакалию из «Леди Макбет»: вверх по лестнице, ведущей вниз – туда, где открывается ад.

Когда звуковая рана постепенно затянулась авансцена снова поднялась – и на нем уже были только стулья с недвусмысленно решетчатыми спинками да разбросанные после погрома обувь (режиссер Илья Ильин). Дали цикл «Из еврейской народной поэзии», где выразительно пели, сохраняя специфическую драматургию, Лариса Костюк и Анна Пегова. Такой художественной силой обладают только здесь – именно «Геликон» всегда блестящие неразрывностью театра и музыки.

Похожие и не очень

18:00, в пять минут после Никитской, в холле БЗК открыли бюст Шостаковича. К сожалению, очень посредственный. Дяденька с толстые губки – это не тот, который я помню еще живой, на своих концертах, более того, именно в этих стенах! (Сразу слева от «Славянских композиторов», и это удивительно узнать.)

Присутствовали вдова Шостаковича Ирина Антоновна, дочь Галина Д., композитор Владимир Рубин и еще два человека, подозрительно похожие на именинника (в отличие от произведения скульптора Ваге Согояна). Они оказались внук композитора Андрей Максимович Шостакович и его сын Митя лет десяти, смахивающий на свой своего деда в его молодом возрасте: боюсь, с острыми чертами лица и характерной бородой.

Андрей Максимович представился как фотограф, а Митя все время стесняется, наверное, видя, что меня душит смех: потому что так и представляешь себе, как учитель в классе, строго говорит: «К доске пойдет… Митя Шостакович!».

Покрывало с груди снят ректор консерватории Александр Соколов и дирижер Владимир Федосеев.

Азбукой Морзе

Главное впечатление дня – встреча с Владимиром Федосеевым. Десять лет назад, в столетие со дня рождения композитора, сыграл почти все его симфонии. И объяснил мне тогда, что не было Шостаковичу приписывается прямое противостояние тоталитарному режиму в музыке.

«Это наносное, возня. Шостакович в каком-то смысле он видел дальше, чем все политики»,

– махнул рукой.

Здесь я согласен. Ведь «любоваться» на XX век и wince – небольшой, что дает музыка Шостаковича.

– А почему выбрали Десятую симфонию? Это не самый популярный…

– Я чувствую себя в ней печаль навсегда. В любви, в истине.

…Переполненном зале. Большой симфонический оркестр начинается концерт «Праздничной увертюрой». Она написана в 1954 году на открытии ВДНХ (тогда – ВСХВ), и вот, пожалуйста, диапазон ее приложений оказалось шире, чем проект фонтана для примера колхозников: трудно перечислить, сколько выдающихся событий сопровождала увертюра за полвека! А многие даже не знают, что это Шостакович. Они думают, что это такая торжественная заставка-гимн, упали нам с неба.

БСО был великолепен. Владимир Иванович, конечно, не так просто, и так, как он хочет выглядеть. В конце концов, вечером, измотав публично душу таинственной симфонией, закольцевал программу ее финалом, который как бы зеркальное отражение опрокинута, как фонтан ВДНХ, «Праздничная увертюра», побитая рябь времени.

А между ними, как между молотом и наковальней, оказался еще Первый виолончельный концерт, смело отдан на откуп Александру Князеву. Ведь он интерпретирует все по-своему, иногда и непредсказуемым-опасно, но веришь каждой ноте, сейчас это редкость. Даже в каденции, где виолончель еле шепчет, зал сидел застекленев, как на внеочередной сессии гипноза. Четвертую часть бисировали – откуда столько силы.

После концерта публика спускалась по лестнице, оглушенная, точно контуженная. Да, мир Шостаковича запределен, но понятной для нас, и мы можем этим гордиться. Это для нас, как азбука Морзе, летят из Десятой симфонии сигналы бедствия D-S-C-H… D-S-C-H… – зашифрованная монограмма композитора.

Не знаю, сознательно или нет, но когда в Большом зале консерватории исполнялась Десятая симфония, Сладковский в КЗЧ после своей Пятой на бис играл Скерцо именно с Десятой. Я хочу верить в сказки, что Скерцо у обоих дирижеров прозвучало одновременно с сигналом бедствия в правосудные горние облака, где доступ является, наверное,, что звуки музыки.

Наталья Зимянина, «Играем с начала»

Об авторе

Аида Воробьёвa administrator

Оставить ответ