Михаил Хохлов и Люка Дебарг
Завершились концерты из цикла «Игра без правил» в органном зале МССМШ им. Гнесиных – Дома на Знаменке.
После сольных концертов Андрея Коробейникова и Константина Лифшица свое искусство представили еще два оригинала, для интерпретации которых выделяются оригинальностью, не зависит от других мнений.
Эдуард Кунц. Шокирующие и отчаяние
Этот пианист родом из Омска, от тринадцати лет в Москве: окончил Гнесинскую школу, в класс Михаила Хохлова, а затем учился в консерватории у Андрея Диева. Но, когда на последних курсах стипендию, уехал в Великобритании – Northern college of music, где его учителем была Норма Фишер.
В 2011 году он стал виден, и даже цветные украшением XIV Конкурса Чайковского, одним из его лидеров. Правда, мнение нашей очень «наслушанной» общество тогда разошлись. Одни считали, что харизматичный лондонский пианист, щедрый по фортепиано на эффектные жесты, на самом деле, явно направленные на победителей. Другие ворчали, что победил уже на тринадцати международных конкурсов – как, где и почему. Третье раздражало, что Кунц «выпендривается», а толкования его местами вычурны, не отрицалась, однако, тонкая музыкальность артистичного красавца.
Те, кому игра Эдварда импонировала, они были очень разочарованы, что не услышат его в финале конкурса, а я тогда подумала, что жюри придиралось к каждой ноте, тем более, что маловероятно, что двух его членов-британцы – победители предыдущих конкурсов Чайковского иметь под боком еще один «английский лауреат» (оба они, безусловно, считаться, образцовые мастера, но слабый человек: ведь не забыли, что на волне славы вознесла их на олимп, именно после Конкурса Чайковского). И, в конце концов, Эдуард Кунц, что-то купил: стал артистом фирмы «Yamaha», представители которой зорко следят за таланты в любом нашем конкурсе, а также становится солистом Московской государственной филармонии. Сейчас живет в Румынии (один из выигранных им конкурсов – имени Джордже Энеску в 2007 году), счастливо женат, воспитывает пятилетнюю дочь. Имеет приличные выступления.
Свой клавирабенд в Гнесинке открылся «Лунной» сонатой. Но как! Начал первую часть специально громко, скоро, доехав до трагического форте, где были слышны шаги Командора, крики ужаса. Постепенно от этой задыхающейся боль ушел в тишине, в репризе сбивая нескрываемое страдание в piano. И далее, как под наркозом, играл только отражение, эхо, далекое воспоминание (так, в полусомнамбулическом состоянии, как правило, начинают эту сонату). Третья часть в своем неудержимом страстном отчаянии, до остервенения, молить о жизни. Была соната необычная, не «салонно-лунная», а что-то типа Похоронному маршу Шопена с примыкающим к нему «ветер над могилами» финала.
В формате «Игры без правил» Кунц сразу вписался; спасибо ему – некоторые произведения действительно явно требуют чистки от рутины. По крайней мере, в таком виде дают свежий предлог для разговора о них. Пошли логические врачующий «свет Луны» Дебюсси, и вдруг, изящные «штучки» Падеревского (Менуэт и прелестный Ноктюрн b-moll op. 16).
Однако вся вторая половина концерта, посвященного Шопену, подтвердила, что ощущение от «Луны» не разочаровал. Прелюдия № 4 e-moll была полна печали (И. Бэлза, однажды даже сказал ей «заунывность»); за ней – ноктюрн, обычно называемый посмертно, окрашенные в один и тот же «невеселый», что и «Лунная», до-диез минор, и сразу после – Вальс № 7 и еще один, ми-бемоль минор (№15): какой-то такого типа крик, почти сердца, судороги. Черту подвела энциклопедия шопеновской боли – Первая баллада.
Бисов не было. Пианист, кажется, и сам въехал в сумрачное состояние духа – в традиционной беседе с залом выглядел более уставшим, чем общителен.
«Конечно, в конкурсе вы не можете позволить себе такую свободу. В конкурсах не нужно особенно раздражать старших членов жюри. Но истинное искусство ни в какую систему не укладывается», –
он признался, давая секреты опытного игрока.
И, однако же, решить, что она была чрезвычайно напряженной часовая программа рассчитана на чисто внешний эффект или концепция еще глубже тем, что вышла на поверхность, но не могла.
Люка Дебарг. Полет ласточки и пиротехнические
Закончился роскошный гнесинский цикл так любимый столичной публикой француз, с огромным успехом отыгравший до этого сольную программу в Большом зале консерватории. В несравненно более скромном зале Гнесинской школы прозвучал ее позвоночник: Соната № 14 до-диез минор Франца Шуберта и Вторая соната a-dur Кароля Шимановского. На бис – Andante шубертовской Сонаты № 13 a-dur. (Если учесть, что в БЗК на бис, Люка Дебарг играл еще две сонаты Скарлатти в ля-мажоре, то можно считать, что москва выступления в целом прошли в тональности ля!)
Что в слышанных мной двух сонат Шуберта, то, на мой взгляд, Дебарг очень на них вырос и будет учиться еще и еще, до бесконечности, потому что его эмоциональный и интеллектуальный потенциал очень большой. Но и теперь он ни на минуту не оставил нас один на один с пустыми, бездумными нотами, его голова всегда включена, а его собственный мир очень щедр и распахнут для всех. (Не думаю, что для художника это безопасно и что так будет всегда. На сцене, конечно, сделает свое дело.)
Соната Шимановского, которую я имел возможность слушать два дня подряд, потрясло с первых звуков. Раньше я ее слышала только один раз – в 1982, в год 100-летия со дня рождения Шимановского в исполнении Рихтера (играл еще в 50-е годы – безусловно, с подачи своего педагога Генриха Нейгауза, которого Шимановский был троюродным братом). Но я помню, это только теоретически, потому что гораздо большее впечатление произвели тогда «Песни безумного муэдзина» (с Галиной Писаренко).
Точно так, как это было с Сонатой f-moll Метнера на последнем Конкурсе Чайковского, Дебаргу удалось сразу войти в стихию сложносочиненного состава. Сказать, что «берет быка за рога» – значило ничего не сказать. Как будто наведя антенну и ловить где-то высоко на узи современности, мощный, очень плотным, густым потоком, в котором нет места продыхнуть, Дебарг, не зная об этом, страстно ваял памятник польской культуры. Музыка Шимановского очень характерный, имеет звуки, и Скрябина, и, конечно, Шопена, порывы к свободе, и оплакивание польского мученичества, и призрачность удивительно, тихо-звенящего счастья, какой ее могли живописать в начале XX века.
Интересно, в переносном смысле-конечно, он говорил о Второй сонаты Шимановского Рихтер режиссера Юрия Борисову:
«Вторая соната – очень пиротехническая! Это темно, хоть в глаз стреляй, а то искры… искры из уст».
Как из пасти сказочного дракона Вавельского с гордостью королевского города Кракова!
Тип Шимановского в Москве Лукой Дебаргом я считаю историческим. И талант имеет уникальное: ведь и Рихтер (и книги Борисова Дебарг читать не мог), говоря о Шимановском, сразу напоминает сонаты Шуберта! Гордится тем, что заставил всех слушать полузабытого Шуберта, хотя в начале все представляются резидентом в желудке». И надеется, что так же будет и с Шимановским. Потому, что он был очень расстроен, что в Париже на его Шимановского не пришел.
И даже забавно, что, говоря Борисову о Сонаты Шуберта ля минор, на другой стороне говорит о ее финале:
«Полет птицы». Скорее всего, ласточки. А недалеко от собора Сен-Жермен один и тот же бедняга ждет милостыню. Я ему всегда посылаю (…). В этом я вижу контраст и несовершенство природы: ее богатство и бедность».
И еще из записей Борисова: в один прекрасный день, открывая ноты этой шубертовской сонаты, Рихтер спросил самого себя:
«Соната, чего ты хочешь от меня?»
В этом деле – полный пиетет музыка для автора. Такого же качества, к счастью есть и Дебарг.
В Гнесинке Люк дал так много букетов, что придется уйти со сцены, мальчишески, бросая дверь за кулисы ногой. После перерыва весь зал остался слушать, что он говорит о музыке и о себе. Вот несколько из самых интересных.
– Ноты Сонаты Шимановского купил в магазине в тот же день, что и Метнера. Я искал в свой репертуар что-то, чего нет в интернете. Пришел домой, попробовал сыграть и понял, что это невозможно. Единственный способ, чтобы удовлетворить Шимановского было сначала выучить ноты на память. И я сказал себе, что я буду их учить!
– Это соната рядом со мной всегда. Там очень странные переходы, несовершенные, но это делает, что музыка очень живой. Мне нравится, когда сначала ты ничего не понимаешь, а потом постепенно начинает выглядеть музыка. Это очаровывает меня.
– Не всегда приятно общаться с композиторами. Нет, я не имею в виду живущих. Но те, кто давно не имеет, для меня он жив. И я провожу с ними много времени.
– У меня не получается, чтобы я пришел домой и сразу же прыгнул бы за фортепиано. Чтобы начать играть, мне прежде всего нужна тишина. Тишина между звуками – для меня это тоже музыка.
– Мой путь, чтобы сосредоточиться перед концертом – найти для себя определенную точку. И все это направить именно к ней.
– Я композитор, и я хочу, чтобы мои произведения издавали. Но пока никто не кажется. Не знаю, стоит ли это писать.
– Нет, я самоучка. Одному это не под силу. Меня всегда сопровождали в жизни квалифицированные, компетентные люди. Существует огромная часть работы, которую невозможно свернуть в одиночестве.
– Благодаря своему учитель Рене Шерешевской, я обнаружил, что игра на фортепиано – это целая наука. А интерпретация-это не только воспроизведение нот в зависимости от того, что ты сейчас чувствуешь.
– Если правила поощряют их нарушения, я их пренебрегать. Гидом музыкальной необходимостью. Для меня традиции в исполнении, не существует. На первом месте музыка, а не традиция. Потому что исполнитель-это комментатор исполняемого здесь и сейчас. Единственное, что свято уважаемая, это ноты.
– Я больше не намерена участвовать в конкурсах. Я хотел играть в Большом зале Московской консерватории – и я там играю.
Послеконцертные беседы с участниками подписки «Игра без правил» очень быстро вел директор МССМШ им. Гнесиных Михаил Хохлов. На последней встрече интригует: далее в Гнесинке произойдет еще один цикл, что тоже еще никогда и нигде не было. Что тут много говорить! Остается только восхищаться, как музыкальная школа усилиями многих людей, которые спасали ее от возможного выселения, засияла на карте Москвы важным источником культуры.
Наталья Зимянина gazetaigraem.ru
Об авторе