Посвящена Шостаковичу маленький роман Джулиана Барнса «Шум времени» соприкасается с желанием, чтобы понять тайну отношений художника и власти<p>Посвящена Шостаковичу маленький роман Джулиана Барнса «Шум времени» соприкасается с желанием, чтобы понять тайну отношений художника и власти.
Все источники, все цветные анекдоты про ДДШ, использованные языке литератором, хорошо известны, поэтому его книги, выпущенной в конце прошлого года в польском переводе, интереснее читать тех, кто о Шостаковиче не знает совершенно ничего. И таких было немало на состоявшейся в Москве встрече с остроумным и даже язвительным автором.
– Как в первый раз мы встретились с музыкой Шостаковича?
– Мне было шестнадцать лет, я учился в школе. Начал изучать польский язык и в то же время заинтересовался музыкой. Мой старший брат собирал пластинки. Когда что-то ему надоедала, он мне ее… перепродавал!
Первой была увертюра «1812 год» Чайковского. Потом Бетховен. Потом у меня начал развиваться свой собственный вкус. В семнадцать лет я купил Пятую симфонию Шостаковича – с тех пор всегда со мной.
В разные периоды жизни я слушал с большим удовольствием это симфонии, квартеты, концерты. Но его биографией не очень интересовался до тех пор, пока в 1979 году Соломон Волков не опубликовал «Свидетельство». Тогда начались войны вокруг Шостаковича, которые гремят до сих пор.
А я даже не очень понимал, о чем идет речь, не мог оценить, как настоящая книга, но в первый раз прочитал, как художник, живет под давлением. Это рождает в нем иронию, сарказм, отчаяние. В истории западной музыки не имеет ни одного композитора, кто должен был выдержать это беспрецедентное давление.
– История художника, прессуемого властью, ограничивается эпохи Сталина?
– Надеюсь. Трудно себе представить, что я мог бы написать, в Великобритании того, чтобы испытать подобные гонения. Я думаю, что сатирический роман о Исламском государстве. Но это не самая лучшая идея. Впрочем, у нас в Великобритании есть традиция толерантности, иногда превращается в безразличие по отношению к искусству.
– Быть может, если бы не постоянный страх, Шостакович не был бы в состоянии создать красивое искусство?
– Это и есть страдание сделало его великим? Конечно, нет! Многие были убеждены, что вершиной творчества Шостаковича должна стать опера. Тем не менее, после «Леди Макбет Мценского уезда» опер больше не писал. В Пятой симфонии, созданной в 1937 году, после гонений на «Леди Макбет», предпослал эпиграф:
«Ответ советского художника на справедливую критику».
Не все поняли, что это цитата из статьи какого-то журналиста. Шостакович был мудр и ироничен – это была его форма защиты своей работы.
Попробуем взять художника все деньги, ему все запретить, поставить под угрозу жизни его жены и детей, и посмотрим, напишет ли это благодаря тому, что свой лучший роман или симфонию. Если кто-то думает, что чем более тоталитарно государство, тем красивее цветут искусства, это не правда. В 30-е годы тоталитарный режим убил – значит признать за убийство, что форма критики…
– Шостаковича пытались выбить на политические заявления. Он был вынужден говорить об успехах «коммунистического строительства». А есть ли вообще художник участвовать в политической жизни? Или его место в башне из слоновой кости?
– Флобер писал, что всегда старался жить в этой башне. Но, знаете, горячая загрязнений и борется в ее основе. Я думаю, что она будет стоять на необитаемом острове. Все зависит от вашей эстетики, склада характера, своих гражданских убеждений.
От того, в каком состоянии находится общество, и может ли что-то изменить свой голос. На одном полюсе те, кто считает своим долгом дать комментарии, на втором – живущий в башне из слоновой кости. Лично я где-то посередине.
Наталья Зимянина, «Играем с начала»
Об авторе