«Пиковая дама» в МАМТе
В Московском академическом музыкальном театре трагедии Чайковского придали оттенок декадансного гиньоля.
Ставить «Пиковую даму», крупнейшую российскую лирическую трагедию – специальные тесты, а в театре, носящем знаменитые режиссерские имена Станиславского и Немировича-данченко – вдвойне.
Да еще театр этот занимает здание бывшей резиденции московского генерал-губернатора, где двести лет назад, говорят, что было ее для своей сестры-губернаторше сама княгиня Наталия Голицына, прототип Графини. Как нынешние постановщики и исполнители выдержали экзамен перед легендарными тенями?
Что только с «дамой Пик» не делали режиссеры разных сцен! Это они послали ее героев в сумасшедший дом, в блокадный Ленинград… На этом фоне решение Александра Тителя выглядит довольно осторожным: действие перенесено из екатерининской эпохи «только» в годы Первой мировой войны. Вроде и не страшно, это «почти» время Чайковского, поэтому на какие-то 20 лет спустя.
Но всегда важно, чтобы понять, почему режиссер принимает то или иное решение. В программе Титель пишет, что музыка Чайковского к нему ближе не к Пушкину, а к XX-го века, что в ней предвосхищены смятение умов, потеря идеалов, неизбежность надвигающейся катастрофы.
И на сцене действительно контраст: высокий свет, прогулки, балы на фоне классических петербургских колоннад (работа сценографа Сергея Бархина), – и вездесущие санитары с носилками, сестер милосердия с красными крестами (художник по костюмам – Мария Данилова). В непосредственной близости от смерти, чувствует постоянно.
Но существует такая вещь неминуемая, как шедевр великого классика, стиль мышления. Стиль декаданс – истонченность чувств на грани истерии. Стиль Чайковского – сжигающая страсть. Здесь не место ни в истерии, потому что они – удел слабых, а главные герои оперы «Пиковой дамы» – сильные или, по крайней мере, фанатично одержимые личности: Герман одержим желанием иметь Лизой и тайну трех карт, Лиза – положить Герман, Графиня, бывшей светской славы. В пышных костюмах эпохи модерн эти страсти, по-моему, не живут: психологическая трагедия начинает отдавать игры гиньолем.
Не скажу, что все в этой постановке является такое натяжение. Например, Лиза, когда с Германом окончательное фиаско, не бросается мелодраматический в Зимней канавки, и, сбрасывая с себя плащ, отчаянно идет в толпу солдат. Смыслово этот шаг «кричит», пожалуй, даже сильнее традиционного самоубийства.
Фон «солдатни» и «офицерья», смолящего свои сигареты, хорошо подчеркивает безумную инакость Германа. Только для чего он курит так много? Достаточно пару мазков у Томского и Чекалинского – но нет, дымят почти все. Сбой вкус, перебор. Я уже не говорю, что заставлять артистов оперных пускать детей, даже для высокого значения задачи, не очень правильно.
Правда, Елена Заремба (Графиня) выполняет прыжки с мундштуком так художественно, что критиковать ее за демонстрацию курения на сцене не решает. У Елены, возможно, вообще наиболее удачная роль во всей постановке. Ее Графиня еще не полностью в воде, а когда перед ним появляется Герман с пистолетом, он не думает бояться.
И это не бред престарелой кокетки, как, например, в постановке Льва Додина в Большом театре, а вполне трезвое убеждение, что мужчина для такой женщины-вамп в спальне может получить только с одним намерением. Которая с удовольствием поддерживает и смерть от «кондратия» только наблюдает, так не повезло «аудиокнига» слишком буквально ее «я понимаю» и в самом деле появился из ниоткуда.
См. также:Вечер в ноябре
Елена точно ведет свою партию и в вокальной области. Настоящая злость в голосе, в первых сценах, а в знаменитой песни Гретри – очень бойкое пение, в отличие от бормотанию умирающего, как это принято у традиционных исполнительниц роли.
Что до остальных солистов… Баллада Томского самом Чайковским обречена на аплодисменты, ее просто нужно добросовестно, похуй, что в целом Алексей Шишляев делает, но дыхания на конечную суперфермату ему не хватает.
Елецкий, как ему и подобает, формально-почетный, и голос Евгения Качуровского в самом деле очень красив, но интонация могла бы быть точным. Полина / Дудниковой, наверное, даже очаровательны в своей нарочитой простоватости и вокального «приземленности», оттеняющей сопрановую экзальтацию Лизы.
Если бы только эта экзальтация в должной мере присутствовала… Лиза и Герман (Елена Гусева и Николай Ерохин) проявили удивительное родство не только жить, но и вокальных природы. У обоих художников хороший, выразительный средний размер букв – но заметны проблемы в верхнем, где появляется качели (у него) и крик (у нее). А как петь любовный дуэт из второго фото, или арию Лизы у канавки, или песню Германа в финале без мощных пиков?
Главное же удивление (со знаком плюс) – работа дирижера-постановщика Александра Лазарева. Мы знаем Александра Николаевича как чемпионы интерпретации, прежде всего, русской музыки. Чтобы не углубляться в толщу лет, указать только один недавний пример – «Хованщину» в том же МАМТе, не зря удостоенную «Золотой маски».
Но теперь звучание оркестра разочаровало совершенно не лазаревской суховатостью. Особенно в начале, но это начало так важно! Оркестровое вступление должно с первых нот поймать и хорошо встряхнуть тебя за грудь, а я, скорее, вызывает ассоциации с «чистым» XVIII века, где, согласно либретто, происходит действие оперы, но ведь Чайковский-это на самом деле писал не о возрасте фижм и париков (здесь Титель прав). «Медь была деревянно», — записал я в своем репортерском блокноте…
Впрочем, потом волнение возросло. Это была впечатляющая сцена шторма, и сверлящие альтов с рыдающими скрипками в спальне Графини, и мистический хорал струнных в казарме Германа… Может спектакле пятый Александр Николаевич и его музыкальная команда разыграются в полную силу?
Сергей Бирюков, «Музыкальные сезоны»
Об авторе